«Что я почувствовала, когда услышала приговор? Пустота. Это мгновение, когда жизнь останавливается. Остановилась жизнь, и пустота, все, пропасть. Это первоначальное было впечатление, потом я понимаю, что я не одна. У меня есть Дима, которому я должна помогать, и Дима должен видеть мое нормальное, если можно так сказать, какое-то правильное к этому отношение. Мы все понимаем, что это работа наших властей, что все сфабриковано, все надумано, и сроки эти уже спланированы, просто чтобы жестоко наказать людей. Поэтому реакция у нас должна быть адекватной. Берешь себя в руки, смотришь на светлые разумные глаза своего сына и других ребят, приходишь в себя и не позволяешь себе раскисать. Говоришь себе, что ты обязана жить вопреки всему, бороться, искать силы и помогать своему сыну.
Когда Диму задержали, я думала, это что-то нелепое, разберутся. Это нереальные же вещи: где мой сын, а где терроризм? Это не укладывалось в голове, но видите, оказывается, все можно. Осознание [что никто ни в чем разбираться не будет] пришло в течение месяца-двух. У нас был адвокат, которому сотрудники ФСБ не давали встречаться с Димой наедине. Дима не мог делиться с ним никакой информацией. Адвокат присылал листы допросов, где Дима давал признательные показания. Они противоречили здравому смыслу. У меня шок, я читаю, реву, в голове все это не укладывается, а он каждый день новые пишет, дописывает. Адвокат нам говорит: «У вас такой сын интересный. Я ему говорю, не надо лишнее говорить, а он как из пулемета строчит, все выдает. Я его под столом толкаю, чтобы он себя не оговаривал, а он это делает». Мы раз прочитали это, два, я мужу говорю, что так не бывает. Даже если человек в чем-то виновен, он не будет каждый день это расписывать, будет стараться что-то скрыть. Когда Дима адвокату сказал: «Знаете, вы уходите, а ко мне приходят, выводят меня из камеры», — адвокат не понял, что происходит, и спросил, не склонен ли наш сын к фантазиям.
Все это время мы не получали информацию от сына: нам не приходили его письма, а ему — наши. Только один раз муж его увидел через забор у здания ФСБ, когда его привезли на допрос. Дима был в сопровождении сотрудников ФСБ, он крикнул: «Папа, ты не переживай. У меня все хорошо. Мы обо всем договорились, адвокат мне не нужен». Папа наш пришел домой и говорит, что не понимает: ладно, договорился с кем-то, но что значит не нужен адвокат? Все это сложилось, и мы решили поменять адвоката. Так мы узнали совершенно ужасные вещи.
Новый адвокат рассказал, что Диму пытали. Сказал, что это чудовищно, что он такого не встречал, но деваться нам некуда — мы должны это озвучивать. Он составил адвокатский опрос и нам в том числе передал. Я его не читала очень долго. Я начинала и не могла [дочитать], начинала и не могла. Это был февраль [2018 года], а прочитала я только в марте, когда готовилась к пресс-конференции. Я до этого знала по словам близких: муж мне что-то говорил, родственники. Потом я прочитала все сама. Это не просто ужасно. Это уничтожает, обессиливает и обезглавливает. Состояние, когда ты как мать ничего не можешь сделать для своего ребенка и осознаешь эту свою слабость, — это самое ужасное.
Все изменилось с задержанием Димы. Мы стали жить совершенно по-другому. Мы научились жить с этим, потому что нужно бороться, нужно быть здоровыми, иметь силы, улыбаться своему сыну и его поддерживать. У нас еще маленький ребенок — мы должны ее растить и воспитывать. Борьба — это, кстати, тоже занятие, которое помогает жить, честно говоря. Эта жизнь такая серая, несколько депрессивная, что ли. Без улыбок. Совершенно другая, но тоже жизнь. Это жизнь-борьба: ты борешься, упираешься в стены, нереальные отказы, видишь все необъективные вещи, убиваешься, встаешь и идешь дальше.
Увидеть сына в «аквариуме» — это ужасно. Ты понимаешь, что человек жив, но переживания такие, как будто его больше нет. Когда твой ребенок сидит и смотрит на тебя из этого «аквариума», иногда дышать не хочется. Хочется, чтобы все прекратилось. Но, к сожалению, эти желания не решают вопроса. Дышишь и живешь.
Когда мы объединились в родительскую «сеть», наши силы стали расти. Нам стало гораздо легче морально. Проблема-то одна у всех. Кто тебе еще может помочь и посочувствовать, кроме человека, который сам это испытывает? Мы общаемся с родителями большого количества политзаключенных. В Москве мы создали объединение «Матери против политических репрессий» — это условное название, там большое количество мам и жен, у кого мужей или детей преследуют по политически мотивированным делам. Это та сила, которая позволяет нам говорить о делах громче и дает нам больше шансов быть услышанными. Важно и то, что рядом люди, которые помогают нам: журналисты, правозащитники. Мы ощущаем реальную поддержку.
Самый главный мой мотиватор — мой сын. Кроме того, что он сам борец по натуре, он и нас заражает тем же самым, еще дарит тепло и надежду, улыбается, подсказывает, что нужно делать. Я не имею права [отчаиваться], у меня не возникает мысли, что я больше не смогу. Устаю я, злюсь и прочее, но у меня нет мыслей, что я не могу. Когда ты знаешь, что твой сын не виновен, это только мотивирует. Это огромная движущая сила, когда ты хочешь доказать, разобраться. Когда есть о чем говорить и есть за что бороться.
Нам нужна максимальная огласка. Хорошо, если это будет зарубежная пресса. Правильно, чтобы наши партнеры по внешней политике об этом знали. Чтобы они при встречах с нашим президентом, премьер-министром задавали вопросы о том, что происходит в России, почему такое количество политических дел и почему Россия пытает людей. Это дело практически первое, где весь суд ребята говорят о пытках. Я думаю, ни у кого уже нет сомнений, что это правда.
Если существует какие-то мероприятия: митинги, пикеты, — на них нужно выходить (если они согласованные, если нет — это личное дело каждого). Все же наше государство видит солидарность, сопротивление, недовольство. Главное — не молчать. Еще очень важно, чтобы ребят поддерживали, писали им письма. Это их очень сильно поддерживает в четырех стенах. Когда человек чувствует, что он не один, что он за правое дело борется, это придает сил, духа, уверенности и вообще [создает] ощущение нужности. Конечно, мы их любим, но ощущать себя в изоляции от общества, когда от тебя все отвернулись и никому ты не интересен, я думаю, очень болезненно. Должно быть так, что о них не забыли.»
Светлана Пчелинцева
Мать одного из фигурантов по «делу сети»