
Журналист Znak.com устроилась работать в известный трагедиями интернат в Екатеринбурге
Интернат для умственно отсталых детей на улице Ляпустина в Екатеринбурге после череды трагедий, случившихся там с детьми, называют «фабрикой несчастья». В 2014 году стало известно о насилии над воспитанниками со стороны санитара интерната. В 2015 году девятилетний воспитанник во время подготовки к тихому часу вытолкнул из окна интерната пятилетнего ребенка. В 2016 году в ванной во время купания утонула восьмилетняя девочка.
Серия трагедий привела в стены интерната знаменитостей: детского омбудсмена Павла Астахова, ответственного секретаря совета по правам человека при президенте России Яну Лантратову. Вместе с прокурорами и общественниками они старались навести порядок на «фабрике несчастья». Но 19 января 2017 года в интернате на Ляпустина произошла очередная трагедия — во время купания ожоги 35% тела получил 11-летний мальчик, оставленный санитаркой под струей кипятка.
Журналистам и общественникам сложно понять, что на самом деле происходит в интернате. Учреждение очень закрытое, туда не пускают ни СМИ, ни волонтеров (хотя желающих помогать детям обычно достаточно). Областные власти оберегают интернат от посторонних взглядов.
Чтобы лучше понять, что происходит в учреждении на Ляпустина, один из журналистов Znak.com решил устроиться на работу в интернат.
В первых числах февраля мы встречаемся с директором Екатеринбургского детского дома-интерната для умственно отсталых детей Натальей Печеник в ее кабинете. На часах около 8 утра. Накануне я позвонила ей и поинтересовалась вакансией санитарки. По легенде, я была вынуждена бросить филфак УрФУ и уехать на малую родину в Невьянск, чтобы ухаживать за больным дедушкой. И вот сейчас вернулась в Екатеринбург, чтобы получить образование дефектолога.
— Санитаркой я вас не возьму — это исключено! Как вы себе представляете, что вы в 21 год будете подмывать 18-летнего парня? Детей здесь нужно подмывать почти после каждого похода в туалет. А кто-то из них вообще не умеет сам себя обслуживать, надо будет вместе с ребенком ходить в туалет — помогать ему. Зачем вам на такое смотреть? — Наталья Печеник начала разговор таким грозным тоном, будто хотела отругать, напугать и завершить собеседование прямо сейчас.
Я сказала, что готова к любым трудностям и хочу работать с детьми. Но ладони потели, губы дрожали, словно на холоде, а рюкзак я уронила на пол. Было понятно, что я ужасно нервничаю. Казалось, на этом все и кончится.
— Уборщицей пойдете? — не изменив выражения лица, спросила директор.
— Да! Конечно!
— Запомни: здесь не будет детей, которые тебе понравятся. Здесь все «тяжелые». Но что бы они ни сделали, трогать их категорически запрещено!
Полтора месяца ушло на сбор небольшого пакета документов — оформление санитарной книжки и получение справки об отсутствии судимости. Еще в отделе кадров меня попросили принести школьный аттестат и поставить пару прививок. Все. Можно выходить на работу. Пять дней в неделю по восемь часов. Оклад, согласно трудовому договору, — 2903 рубля. Правда, в отделе кадров обещают, что со всеми премиями в месяц я буду получать в среднем 10 500 рублей.
День первый. С почином вас!
На контрольно-пропускном пункте интерната меня встречает Сергей Ю. —двухметровый парень в камуфляже. Он беспардонно зевает. Вальяжным движением руки забирает мой свеженький пропуск:
— Зачем ты сюда пришла? Тут дети все (крутит у виска) — того. Ну шизофреники всякие. Помню, один такой встал за моей спиной с палкой и ка-а-ак замахнется. А ведь и не ответишь ему. Их сейчас бить нельзя. Камеры везде!
Пока Сергей ведет меня до корпуса, где я буду работать, меня не покидает ощущение, что обстановка кажется знакомой. Интернат на Ляпустина очень напоминает колонию строгого режима, где мне довелось бывать: КПП, двухметровый бетонный забор, смотритель, который ведет тебя до корпусов, десятки видеокамер.
— Надеюсь, что завтра ты сюда уже не придешь, — говорит охранник.
По извилистым коридорам я попадаю в холодное, пропахшее сыростью подсобное помещение, где меня уже ждут «начальницы» — Галина и Тамара. В интернате женщины работают завхозами. Для меня заготовили «новенький» халат глубокого синего цвета. На присохшей к пуговице бирке видна дата изготовления халата — 1980 год. Он старше меня на 15 лет.
Завхоз дает мне утюг и предлагает погладить халат на столе, застеленном старым детским одеялом. Разгладить многолетние складки не удается — вода то и дело льется из всех отверстий утюга. Провод угрожающе нагревается.
Мне предлагают воспользоваться еще одной советской реликвией — старым металлическим утюгом. Но и он не гладит — и даже не включается.
— Да… вот и утюга теперь не стало, — ухмыляется завхоз. — Настенька, здесь вообще ничего нет. Мы вот тебе даже лентяйку за свои деньги купили! — с этими словами Галина протягивает мне старые резиновые перчатки.
Пока я еле-еле втискивала в них свои руки, Галина предупредила меня: «Перчатки, пожалуйста, береги! Это я принесла их на работу, мне подруга из больницы отдала». Если перчатки порвутся, мне придется купить такие же, предупреждают меня: «Денег нет».
В этот момент в подсобку заходит худощавая замученная женщина лет 40–45, которая буквально волочит за собой трех девочек. Завхозы тут же принялись шептаться, вводя меня в курс дела:
— Это наша воспитательница. Видишь, скольких себе под опеку взяла? Свои дети у нее давно выросли. А тут за каждого ребенка государство ей по 38 тысяч платит. Вот и считай…
Правда, ноток осуждения не слышно.
— Нам в самом деле деньги нужны. Я вот получаю чистыми на руки 16 тысяч, а за коммуналку плачу 5,5. Нет, ну куда это годится? — возмущенная Галина начинает сильно кашлять. Женщина почти месяц переносит простуду на ногах. Если она будет болеть, ее доходы сократятся.
Дело в том, что согласно коллективному трудовому договору, к фиксированному окладу всех сотрудников интерната прилагаются ежемесячные стимулирующие выплаты. Так, например, за отсутствие больничного листа в месяц работнику начисляют 3 балла или прибавку к зарплате в размере 15% от оклада. Оклад завхоза Галины составляет 4517 рублей. Если женщина не уйдет на больничный, то в конце месяца получит прибавку в 677,5 рубля.
На первое время за мной закрепили наблюдательницу — 36-летнюю уборщицу Елену. Она работает в интернате почти год. Елена выдает мне на руки два дезинфицирующих средства — многофункциональный гель и спрей для глянцевых металлических поверхностей.
— Это тебе на месяц, может, больше. Как пойдет.
Кроме того, я получаю от нее таблетки хлорки — три штуки. Позже я отыщу банку с хлоркой сама. Но и там таблеток, так сказать, на донышке.
— А тряпки? Для пыли, для пола? Чем мыть? — я немного растерялась.
Завхозы вновь разводят руками: и тряпок тоже нет. Тамара решает пустить на эти нужды застиранный и, вероятнее всего, списанный пододеяльник. Когда-то он был зелено-желтого цвета, с пчелками.
— Погоди! Ты что! Не рви! Надо Виктору Викторовичу [заместитель директора] позвонить и спросить, — остановила Галина решительную коллегу. Вскоре разрешение от руководства по столь важному вопросу было получено, а пододеяльник растерзан.
Прижимая лоскутки ткани к груди, по теплому коридору я осторожно иду в школу. Она находится на втором этаже одного из корпусов. На первом этаже располагается отделение интерната «Милосердие» для лежачих детей. Оттуда весь день доносится много звуков. Дети плачут, стонут, иногда слышны крики и истошные вопли. Заходить туда посторонним строго запрещено.
Стоило только войти в школьный коридор, как откуда ни возьмись на меня налетела худощавая невысокая девочка с двумя хвостиками и в лиловой водолазке, залитой слюной:
— Мама! Мамочка, ты за мной приехала!
Я не нашла, что ей ответить. В это время из кабинетов стали выглядывать учителя и зазывать детей на урок. Дети все пострижены коротко, трудно отличить одного от другого. Они в растянутой, нередко грязной одежде. Ребята хаотично разбредаются по коридору на голос учителей.
Я отправляюсь мыть перила на лестницах первого этажа до школы. Отмыть следы от рук, слюну и прочие разводы удается только с помощью выданного мне средства. Чистые перила красиво сияют металлом. Их нужно мыть два-три раза в день.
Пока идет урок, уборщица Лена подводит меня к шкафчику с инвентарем и знакомит с правилами мытья школы:
— Когда будешь мыть пол, добавляй в ведро половинку таблетки хлорки, целую не кидай — надо экономить. Средством, которым моешь перила, тоже много не пшикай. У тебя в подсобке есть средства для мытья унитазов и кафеля в туалете, но они все просроченные. Так что надевай на свои резиновые перчатки еще одни перчатки, иначе разъест.
Отмыть ржавчину на унитазах и разводы на плитке просроченными средствами едва удается. Запах от них резкий, бьющий в голову, вот только пользы никакой.
В школе снова шум, гам, стоны, крики, рев — это перемена. Мальчишка ползает на четвереньках туда-сюда и что-то бурчит себе под нос. Девочка подскоками скачет из угла в угол и зловеще смеется. Еще один мальчик медленно идет мимо меня, сжав кулачки. Он будто готовится дать отпор невидимому врагу. На его голове почти нет волос, а те, что есть, растут небольшими кустиками. Неподалеку от кабинета музыки я замечаю плачущую девочку. Ту самую, что назвала меня «мамой».
— Анастасия, что же, с почином вас! — с некоторой интригой в голосе кричит мне завуч школы, подозвав к себе. Когда дети и учителя немного расступились, я увидела на полу кучку. Кто-то из ребят решил сходить в туалет и сделал это при всех, в коридоре.
— С первой какашкой на Ляпустина, Анастасия! Вы только не расстраивайтесь, здесь у нас такое бывает нечасто, конечно, но все-таки бывает, — завуч утешает меня, уткнувшись носом в платок и отдаляясь от объекта зловония.
Медицинской маски для меня тоже не нашлось.
— Мы все из своей зарплаты покупаем. А что делать? Маски тоже из дома приносим, — говорят мне.
На часах 13:00. Время, когда уроки у детей заканчиваются и за ними приходят воспитатели. Чувствуется, что обстановка начинает накаляться. Педагоги и воспитатели старательно разделяют детей по группам, но те, стоит лишь отвернуться, вновь разбредаются по сторонам. Тогда взрослые начинают кричать: «Встань! Не тормози! Иди! Поднимай ноги! Возьмитесь за руки! Шагайте!» Крик мало помогает. Дети продолжают хаотичное движение, как молекулы газа. Кого-то воспитатели вынуждены уносить на руках.
Двое мальчишек затеяли потасовку. Они бьют друг друга наотмашь с неистовой силой. Учитель физкультуры быстро разнял дебоширов, дав одному из них подзатыльник. Мальчик на какой-то момент потерял ориентацию в пространстве и с глухим грохотом врезался в стену. В это время физрук грозно посмотрел на другого участника драки, назвав его «грязной соплей».
Действительно, некоторые дети в интернате выглядят безобразно — грязная одежда, испачканное лицо. Но сейчас в интернате проживает порядка 170 детей. 50 из них находятся в отделении «Милосердие». Мытьем 120 оставшихся воспитанников занимается единственная банщица. В день она успевает вымыть в среднем 15-17 детей. Поэтому в душ каждый ребенок ходит не чаще одного раза в неделю.
Когда школа наконец опустела, я принялась отмывать коридор, спортивный зал, два туалета и классы. Три таблетки хлорки кончились раньше, чем я закончила мыть. А флакон со средством для металлических поверхностей, который мне выдали на месяц, опустел на треть.
Всякий раз, когда я набирала воду в ведра, она бежала с перебоями, меняя температуру. Именно внезапно побежавшая из крана горячая вода в январе этого года стала причиной ожогов II степени у 11-летнего воспитанника.
Если верить Елене, то в школе не было уборщицы с сентября. И количество грязи в классах тому подтверждение. К концу первого рабочего дня моя спина словно говорила мне: «Завтра ты не встанешь».
День второй. «Я не дам карандаши — я за свои деньги их купила»
Утро второго рабочего дня началось с горячего чая в холодной подсобке вместе с завхозами. Из разговора Татьяны и Галины стало ясно, что в пятницу, 17 марта, в интернат нагрянет «московская проверка». Женщины вспоминают, что проверки зачастили к ним после «некоторых неприятных событий». Визитом Павла Астахова и известной топ-модели, благотворителя Натальи Водяновой здесь мало кто остался доволен.
«Астахов, когда приезжал, пальцы веером гнул только, а сам на две минуты заглянул в „Милосердие“ и ушел. А Водянова, конечно, детскую площадку нам сделала, но зато потом такие гадости в газетах писала про наших санитаров», — жалуются женщины.
Тем временем в школе уже началась перемена. В коридорах опять воцарился хаос. Перед моим шкафом с уборочным инвентарем лег мальчик в одном ботинке и зажал глаза руками. Другой выбежал из туалета без штанов, но был тут же пойман учителем. Третий принялся облизывать косяк у двери в туалет. Учителя едва поспевают за ними, чтобы вновь усадить всех за парты.
В школе при интернате для умственно отсталых детей нет привычных предметов типа математики или русского языка. Здесь педагоги занимаются с детьми домоводством, рисованием и музыкой. Их учат окружающему природному и социальному миру. Педагоги говорят, что раздаточный материал для уроков часто приходится покупать на личные деньги.
Так, учитель домоводства приносит на урок из дома овощи, крупы и пластиковую посуду. Она объясняет, что в школе для занятий такое не выдают. «А мы ведь учимся с ними чистить и резать овощи для супов и салатов. Даже тесто замешивали! Скоро будем изучать быт в квартире. Им важно научиться обслуживать себя самостоятельно, когда они вырастут», — рассказывает педагог.
Пока все ребята на уроках, у двери главного входа сидит смирный мальчик Ваня. Он тяжело вздыхает и покачивается на стуле. Дело в том, что каждый учебный день учителя выбирают дежурного — того ребенка, кто более-менее владеет речью и сможет с 8 до 13 часов контролировать вход и выход из школы.
— Ты любишь рисовать? — осторожно спрашиваю я.
Ваня ничего не отвечает, но едва заметно кивает головой. В кабинете по развитию моторики я прошу бумагу и карандаши. Учитель соглашается дать мне один лист бумаги и один простой незаточенный карандаш.
— А можно для Вани взять цветные карандаши?
— У меня нет цветных карандашей, — отвечает педагог.
— Как же нет? Вот же у вас дети рисуют карандашами. Нам хотя бы три основных цвета, — прошу я.
— Я не дам карандаши, потому что я их сама на свои деньги купила. У нас в каждом классе свой набор карандашей.
Ване пришлось раскрашивать грибок и желуди простым серым карандашом, но эта затея быстро вывела его из себя. Он стал нервничать, постоянно показывая пальчиком мне на гриб и что-то нервно бормоча. В итоге отбросил листок и снова установился на дверь, покачиваясь на стуле.
Мне удается найти цветные карандаши в кабинете для рисования. Учитель, тяжело вздыхая, отдает их мне со словами: «Пожалуйста, только верните их обратно».
Едва Ваня видит у меня в руках цветные карандаши, его руки начинают дрожать, а дыхание учащается. Он впервые смотрит мне в глаза и зовет к себе рукой. Около четверти часа он раскрашивает рисунок. Иногда спрашивает у меня, какой нужен цвет. Я отвечаю: «коричневый», и он с радостью ныряет в коробку с карандашами, вытаскивая все карандаши нужного цвета. Рисует каждым по чуть-чуть, будто не хочет никого из них обделить.
Когда дежурство Вани закончилось, он нашел меня в другом крыле школы и нервно сунул мне в руки смятый листок.
— Это мне? Ты даришь мне рисунок? — я искренне растрогана.
— Да. Тебе. — Ваня практически не умеет говорить, и эти слова даются ему непросто.
Когда все ребята ушли на обед, я, как и обещала, вернула карандаши в кабинет рисования и начала там мыть.
— Вы не подумайте, мне не жаль карандаши, у нас ведь не только их нет, — вздыхает учительница рисования. — Вот, например, директор принесла мне два клея-карандаша на всех ребят. И как мы все будем делать аппликации? Детям нужны фломастеры и мелки, потому что нужно формировать нажим. А мне в начале года выда